С утра, умываясь, плакал и никак не мог перестать.
С Джеймсом Алланом мы общались совсем недолго и потом ещё немного переписывались. Он сказал, что мои фотографии оксфордских крыш, труб и горгулий научили его смотреть вверх и открыли неведомый доселе мир. Позже он написал ассоциативное о моих фотках и Городе Сновидческих Шпилей для второго издания Oxford Dreams, так что у нас есть книга, созданная в соавторстве (и не важно, что ее никто не купил, не увидел и не прочитал). Я, в свою очередь, написал короткую завитушку о его странных абстрактных картинах. Он был единственным, кто отозвался (очень доброжелательно) на мой Dictionary of Creativity. Ещё нас объединял интерес к садоводству — по крайней мере, пока я жил в деревне и разводил овощи и цветы, а он так любил свой allotment. Один-единственневый раз я поздравил его с днём рождения (Синтия процитировали мое шутливое послание в своем письме о его кончине.). И тем не менее — я считал его своим близким другом. Как, по словам Синтии, и он меня. Так странно и удивительно! Среди живущих я и не знаю, кого я ещё могу назвать другом — отвернулись, охладели, отпали, забыли, стало не до того, я стал неудобен, со мной позорно водиться и неловко упоминать, ну и как ты можешь считаться другом и вообще принадлежащим к человеческому сообществу, если тебя нет в фейсбуке!
Дорогой Джеймс! Позволь, хотя бы посмертно, поблагодарить тебя за твою дружбу. Это было для меня важно и, как выяснилось впоследствии, вещь это крайне редкая. Я не знаю, чего можно пожелать умершему («земля пухом»и «пепел снегом» звучит, по-моему, пошло и глупо). Спасибо тебе за то, что ты был! И пусть тебе будет хорошо, где бы ты теперь ни был — если даже это «где бы ни» означает «нигде».